И я помню Новослободскую, где рядом жила бабушка, и Питер, где мимо проезжали друзья и знакомые, и сумасшедшую Байрамову на площади Свободы, которая гнала русских и детей из смешанных браков из Татарстана, я уже была старше. Но я тоже это помню. И нет никаких оправданий происходящему. Я сейчас часто вспоминаю девяностые. Вспоминаю, как хлеб за один день подорожал с 13 копеек за батон до 3 рублей. А дальше его цена измерялась уже в тысячах рублей. А потом эти тысячи рублей лежали у меня в карманах, как фантики, вместе с красивым мусором и цветными стеклышками, найденными на заброшенной стройке. На них уже ничего нельзя было купить.
Вспоминаю 1999 год, когда я единственный раз в своей жизни проснулась от взрыва. Помните "путинские дома"? Серию террористических актов в жилых домах Москвы и других городов? Из каждого утюга тогда говорили слово "гексоген". Все мое раннее детство мы жили рядом с тем домом, который взорвали на Каширке. Прям окна в окна, а потом переехали чуть-чуть подальше и стали жить в одной автобусной остановке оттуда. В том, взорвавшемся, доме жили наши знакомые, друзья, одноклассники.
Я проснулась утром, затемно, от того, что мою кровать подбросило. Я подумала, что это землетрясение. А потом я увидела, что моя сестра сидит на своей кровати, и ее трясет. Оказалось, она проснулась чуть раньше, за минуту до взрыва. Она была уверена, что взорвался наш дом. И все, о чем она в тот момент подумала, что погибнет ее любимый. Рыжий, сильно пьющий парень из соседнего дома, ветеран Афганской войны.
Потом я шла в школу пешком потому что Каширское шоссе перекрыли, а мне до школы было довольно далеко. Я шла мимо места, гдп стоял этот дом. Я видела скорые, пожарные, груды обломков. Какие-то пластиковые мешки. Был туман и дождь, и я не осознала, что дома просто нет. Я не понимала, что случилось. Я опоздала в школу. Меня сначала ругали за опоздание, а потом узнали, в чем дело.
Потом мы общались с тетеньками, которые жили в доме напротив взорванного. В момент взрыва у них во всех квартирах вылетели стекла. Они рассказывали, как сразу после взрыва слышали крики людей внутри. И как эти крики мгновенно прекратились. У тетенек тряслись руки, и они пили корвалол. Мама плакала.
А потом обломки этого дома привезли на строящуюся под моими окнами дорожную развязку. Эти обломки лежали там большой грудой какое-то время, их было много. Ну представьте, 8-и этажный дом с несколькими подъездами. Сколько от него получается обломков, если он разрушен целиком, от основания до крыши? Вот это все и привезли.
Мальчишки шлялись по этим завалам, искали там обломки вещей. Говорят, пару раз кто-то находил золото. Но чаще – что-нибудь стремное, окровавленное и изрядно подтухшее.
А весной, когда всех попустило, эти обломки пошли под фундамент дороги. Знаете развязку между Нахимовским проспектом и Каширским шоссе? Вот там они и лежат. Прямо у меня под окнами.
Тут можно пафосно завершить в стиле "с этого началось правление Путина", но от пафоса чего-то подташнивает. Хотя я видела довольно много расследований, которые говорят, что в деле об этих взрывах все ниточки заканчиваются на три русских буквы: ФСБ.
Я тут не хочу сказать, что я знаю, что такое бомбежка. Я не знаю этого, и лучше бы никто этого не знал. Нигде.
Я, как и все, пытаюсь сейчас как-то интегрировать все то, что творится вокруг. Как-то разместить в себе тот опыт, который обрушивается из всех источников информации, и не сойти с ума. И понять, а как я в этой новой россии буду жить.
Я помню, как меня посвящали в октябрята на Красной площади. Давали красную звездочку с эмалью и портретом Ленина, и было холодно, но меня распирала гордость. Потому что эта звездочка была символом чего-то важного. Такую же звездочку носил Мальчиш Кибальчиш. Я очень хотела быть как Мальчиш Кибальчиш. И мне было тогда совершенно не жалко своей маленькой жизни, я была готова ее отдать в том случае, если придут фашисты и спросят, где партизаны.
Моя тетя, которая научила меня вязать на спицах, родилась в 1944 году. В 7 лет она разогревала спицу на горелке и тыкала себя в руку раскаленным куском металла. Ей было важно знать, выдержит ли она пытки фашистов если они возьмут ее в плен. Училась выдерживать.
Я тоже так делала в детстве. Мне тоже это было важно.
Потом, конечно, пришло понимание, что собой представлял СССР 80-х. Сколько там было лжи и сколько эта ложь в итоге стоила.
Я не знаю, как закончить этот пост. Хочется писать и писать, это как-то помогает выстроить внутри хоть какое-то подобие стройной системы вместо того хаоса, который царит сейчас в моей душе.
Где-то внутри меня все еще спрятана та маленькая девочка, которая очень хотела быть как Мальчиш Кибальчиш. Не дрогнуть перед врагом, не сдаться, не сломаться и выйти единым фронтом со своими близкими, чего бы этого не стоило. И она не понимает, как я оказалась на стороне плохих, которые бомбят и разрушают мирные города. Как я оказалась на стороне тех, кто умудрился сплотить против себя весь мир, от папы Римского до сатисфайзера, от Японии и Австралии до Финляндии. Кто я теперь? Как я буду с этим жить? Что я буду делать дальше? Что я отвечу когда меня спросят "что ты делала когда Путин бомбил Киев?"
Моя внутренняя маленькая девочка хочет на передовую. Хочет подавать патроны, бинтовать раненных, закрывать собой своих близких и любимых людей. Хочет защищать свою землю от врага. Но она точно не хочет воевать за интересы бесчеловечного сумасшедшего старика, который два года сидел в бункере и смотрел по телевизору собственную пропаганду. Она не верит ему уже очень давно и точно знает, что ему наплевать и на нее, и на ее близких. Он всех предаст, не задумываясь. Сотни раз уже предавал. За миллиарды банок варенья и тысячи тонн печенья он готов мазать живых людей на бутерброды. И пророк его Рамзан Кадыров, правая рука и верный пехотинец, охотно готов ему в этом помочь.
Моя внутренняя маленькая девочка смотрит по сторонам и пытается понять, куда воевать.
Каждый день я сплю все меньше и меньше. Мой организм выдает мне силы, адреналин и решимость. Мне не хочется есть.
Я сижу и смотрю на дорогу за окном. На развязку между Нахимовским проспектом и Каширским шоссе. Я дышу. Ну, по крайней мере, пытаюсь.